Во время недавнего посещения Казахстана, страны в Центральной Азии, мне представилась возможность понаблюдать за охотой с соколами. Не стану вдавать- ся здесь в рассуждения относительно оправданности употребления в данном случае слова «охота». Замечу лишь, что в этом действе совершается один из при родных циклов.
Я был без переводчика, но то, что в иной ситуации могло стать проблемой, оказалось благом. возможности общения, я больше обращал внимание на действия. Сначала свита охотника остановилась, сам он отделился от нее, снял колпачок с головы птицы. Я не знал, почему он остановился именно в том месте, и некого было спросить.
Сокол взлетел, описал несколько кругов в воздухе и вдруг выверенным нырком устремился к оврагу и исчез в нем. Приблизившись, мы заметили, что он держит в лапах лисицу. Потом сцена повторилась еще
На обратном пути я встретился с моими знакомыми,
уже поджидавшими меня, и смог наконец задать вопрос, каким образом удается приручить сокола и заста- вить его делать все то, что я видел, в частности покорно сидеть на руке хозяина (и даже на моей на которую
посадили, предварительно повязав кожаные ман- жеты — благодаря этому я смог увидеть вблизи его острые когти).
Внятного ответа я так и не получил. Все только то,
что это искусство передается из поколения в поколение, отец учит сына, тот, в свою очередь, учит своего сына и так далее. Но навсегда останется в памяти сетчаткой моих глаз удивительная картина:
на фоне заснеженных гор силуэт лошади и всадника, взлетающий с его руки сокол и выверенный нырок в цель.
А еще запомнится легенда, которую рассказал мне
потом за обедом один из сопровождающих.
Однажды утром монгольский завоеватель Чингисхан со своей свитой отправился на охоту. Его спутники во- оружились луками и стрелами, а сам он держал на руке любимого сокола. С ним не мог сравниться никакой стрелок, потому что птица выглядывала жертву с неба, куда человек не способен подняться.
И все же, несмотря на азарт, овладевший охотниками,
никто из них так ничего и не добыл. Разочарованный Чингисхан возвращался в свой лагерь, и, чтобы не вы- мещать дурное настроение на своих товарищах, он удалился от свиты и поехал один.
Они слишком задержались в лесу, и Чингисхан изнемогал от усталости и от жажды. Из-за засухи, слу- чившейся в том году, речки пересохли, и нигде нельзя было найти ни глотка воды, но вдруг — о чудо! — он заметил тоненькую струйку воды, стекающую со скалы.
Тотчас же он снял с руки сокола, достал небольшую серебряную чашу, всегда находившуюся при нем, под- ставил ее под струйку и долго ждал, пока она наполнится до краев. Но когда он уже подносил чашу к губам, сокол взмахнул крыльями и выбил ее, отбросив далеко в сторону.
Чингисхан пришел в ярость. Но все же он очень любил этого сокола и к тому же понимал, что птицу тоже, наверное, мучает жажда. Он поднял чашу, вытер ее и снова подставил под струйку. Не успела она наполниться и наполовину, как сокол опять выбил ее из руки.
Чингисхан обожал птицу, но он никак не мог допустить столь непочтительного отношения к себе. Кто- нибудь мог стать свидетелем этой сцены, а потом рассказать его воинам, что великий завоеватель оказался не способен проучить какую-то птицу.
Он извлек меч, а другой рукой поднял чашу и подставил ее под струйку, одним глазом следя за водой, а дру- гим — за соколом. Когда воды набралось достаточно, чтобы утолить жажду, сокол снова взмахнул
задев ими чашу, но на этот раз Чингисхан точным ударом меча рассек ему грудь.
И тут струйка иссякла. Полный решимости во что бы то ни стало добраться до источника, Чингисхан стал взби- раться на скалу. Он обнаружил его на удивление быстро, но в нем, прямо в воде, лежала мертвая змея — самая ядовитая из всех обитающих в тех местах змей. Если бы он выпил воды, не быть бы ему в живых,
Чингисхан вернулся в лагерь с мертвым соколом в рука х и приказал изготовить его изваяние из чистого зо- лота, выгравировав на одном крыле:
«Даже когда твой друг совершает поступки, которые
не по душе, он остается твоим другом».
На другом же крыле он распорядился написать:
«То, что делается в ярости, не ведет к добру».
